Идеальная мишень - Страница 57

— Была еще одна женщина, — безжалостно продолжал Дронго, — она просила меня перед смертью позаботиться о ее ребенке. Но когда я начал искать, мне объяснили, что семью уже вывезли в другое место.

— Ее тоже убили? — спросила с ужасом Джил.

— Нет. Она убила себя сама. Была такая ситуация, что она не могла остаться в живых.

Джил взглянула на него и внезапно порывисто обняла. Он ожидал, что она расплачется, но она была очень сильным человеком.

— Теперь я все поняла, — с глубокой болью сказала Джил, — теперь я все поняла. Ты просто боишься любить еще раз. Ты боишься, что потеряешь меня и не даешь волю своим чувствам. Так?

— Может быть, и так.

— Как ее звали? Женщину, которую убили в аэропорту. Как ее звали?

— Натали.

— У тебя есть ее фотография?

— Я не могу возить с собой чужие фотографии, — напомнил Дронго, — мне принадлежат только воспоминания. Она вскочила, сбросила с него одеяло. Наклонилась к нему.

— Сегодня ты мой, — прошептала Джил, — сегодня ты мой. До самого утра.

— Но ведь я уеду, — напомнил он, глядя ей в глаза.

— Ничего, — у нее все же появились слезы, — ничего страшного. Мы будем встречаться с тобой долго-долго. Мы будем встречаться с тобой всю мою жизнь. И твою, — торопливо добавила она, словно сознавая, что допустила оплошность.

— Да, — негромко произнес он, — мы будем встречаться с тобой целую жизнь. Но никто не знает, какой она будет — моя жизнь.

— Переезжай ко мне в Италию, — вдруг предложила она, — я думаю, что папа мог бы помочь тебе с получением итальянского гражданства.

— Буду жить на твоем содержании. — Он улыбнулся и закусил губу. Потом они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Так и прошла эта долгая и короткая ночь. Они смеялись и плакали, говорили и спорили. Ужин остыл на столике, все казалось нереальным, зыбким. И этот номер с видом на Босфор, и эти стены, и лицо Джил, расплывавшееся в каком-то розовом тумане. А утром он улетел. И она осталась одна. И только тогда, когда он вышел из номера, поцеловав ее на прощание, она позволила себе разрыдаться. Она сидела по-турецки на постели долго плакала, утешаясь, что сумела сдержаться при нем. Уже из аэропорта он позвонил ей:

— Я послал тебе цветов, Джил.

— Твой подарок, — сказала сквозь слезы Джил, — я приготовила тебе подарок и забыла отдать.

— Из-за этого ты плачешь? — Он посмотрел на часы. До отлета оставалось меньше часа.

— Я купила тебе твой любимый «Фаренгейт».

— Не расстраивайся. Сожми флакончик крепко в руках, я сейчас подойду к парфюмерному магазину и куплю себе точно такой же. Буду считать, что это ты подарила мне его. А сама открой коробку, и пусть одеколон останется у тебя. Как память обо мне.

— Мы что, больше не увидимся?! — испугалась Джил.

— Мы обязательно увидимся, — горячо сказал он, даже испугавшись всплеска своего чувства, — четырнадцатого мая жди меня в Риме. Договорились?

— Я буду в аэропорту, — прошептала она, — с твоим флаконом.

— С нашим, — поправил он ее.

— С нашим, — счастливо всхлипнула Джил. Уже в салоне самолета он открыл коробку купленного «Фаренгейта» и вдохнул любимый запах. До Москвы было еще далеко. Приземлившись в аэропорту, он включил свой мобильный телефон, который немедленно зазвонил. Даже не посмотрев, кто звонит, он соединился с абонентом.

— Слушаю вас.

— Где вы были? — услышал он тревожный голос Романенко. — Куда вы запропастились? Я ищу вас со вчерашнего дня.

— Что произошло?

— Они узнали, что мы подключались к телефону Артемьева. Они обо всем узнали. Вы меня слышите, Дронго? Зайдите в комнату для официальных делегаций, там вас ждут сотрудники ФСБ. Зайдите туда и не выходите, пока они к вам не подойдут. И попросите их предъявить вам свое удостоверение. Вы все поняли?

— Да, — пробормотал он, уже понимая, что произошло нечто непредвиденное, — да, я все понял.

Антверпен. 14 апреля

Я прибыл в Антверпен утренним поездом, купив билет в вагон первого класса. Все равно я тратил деньги подлеца Кочиевского, а мне хотелось остаться одному. Но вагон первого класса оказался одним общим салоном, правда, кресла были обиты велюром. Я сел в углу и промолчал всю дорогу, стараясь не замечать сидевших в другом конце вагона двоих моих соглядатаев. Конечно, они знали, каким рейсом я выезжаю в Антверпен. По договоренности с Кочиевским я звонил ему, сообщая о своем маршруте.

Вчера мне не понравилось выражение лица Самара Хашимова, когда тот смотрел на меня. И когда провожал — тоже. Мне очень не понравилось выражение его лица. Он как бы понял, что я его обманываю, и собирался предпринять некие меры. Интересно, какие именно? Как вообще можно наказать человека в моем положении? Убить? Но это будет только акт сострадания. Я все равно обречен и должен умереть через несколько месяцев в страшных мучениях. Убрать моих «наблюдателей»? Но мне нет до них никакого дела, пусть Хашимов режет их хоть на мелкие кусочки. Он может узнать раньше меня адреса людей, которых я должен проверить, и прикажет устранить их так же, как устранил Кребберса? Ну, во-первых, это сложно, а во-вторых, он облегчит мне задачу. Я буду ездить по городам и искать несуществующих людей. Но если учесть, что за такие поездки я получаю тысячу долларов в день, то проблема лишь в том, как быстро Кочиевский раскусит липу. И хотя в таком случае я в итоге не получу «премиальные» пятьдесят тысяч, но мне же будет легче, если Труфилова я не найду.

Вся сложность в том, что Хашимову, в отличие от Кочиевского, не нужно рубить все концы. Он обязан вычислить и найти Труфилова. Я не знаю, кто именно стоит за Хашимовым и почему они так хотят доставить Труфилова в Москву, но, судя по их осведомленности и оснащению здания в Амстердаме, за Самаром стоят довольно мощные силы. От всего этого у меня начинает болеть голова. Все, надо сосредоточиться. Сегодня мне предстоит не просто разыскать второго человека, с которым может быть связан Труфилов, но это нужно сделать так, чтобы Хашимов поверил в мое алиби. Убедился в моей искренности. Он должен поверить моим словам, что мне не доверяет Кочиевский и у меня нет адресов и фамилий людей, через которых я могу выйти на Труфилова.